Не чужой ребёнок_ч3

Лариса стояла у плиты, переворачивая румяные оладьи, когда услышала скрип калитки. Через запотевшее окно она увидела Степана, ведущего за руку мальчика в слишком большом пальто. Егор споткнулся о порог, но прежде чем отец успел его подхватить, Лариса уже была в дверях, инстинктивно протянув руки. — Босиком на морозе? — буркнула она, подхватывая мальчишку, но тут же смягчилась, ощутив его дрожь. — Иди греться.  

Кухня наполнилась топотом маленьких ботинок. Егор, притихший и широкоглазый, уставился на гору оладий.  

— Это всё... мне? — прошептал он, втягивая запах ванили.  

— Всем нам, — Лариса налила в кружку какао, вдруг заметив, как его пальцы повторяют жест Степана — трижды стучат по краю стола перед тем, как взять еду.  

Степан замер у двери, будто боясь нарушить хрупкое перемирие.  

— Ларис, я...  

— Молчи. Помоги ему снять сапоги — промокли же.  Пока муж возился со шнурками, Лариса наблюдала, как Егор аккуратно отламывает кусочек оладушка, точно так, как это делал Степан в студенческой столовой. Вдруг мальчик поднял на неё глаза:  

— Вы красивая. Как мама на фото у папы в телефоне.  

Лариса резко обернулась к Степану, но тот, краснея, достал телефон — на экране её собственное фото с прошлогоднего пикника.  

— Свою маму ты тоже красивой звал? — не удержалась она, но тут же пожалела.  

Егор покачал головой:  

— Мама всегда говорила: «Настоящая красота — это когда в сердце светится». У вас сейчас так светится.  

Лариса встала, чтобы спрятать предательские слезы, но мир вдруг поплыл. Она ухватилась за столешницу, но упала бы, если бы не две пары рук — больших рабочих и маленьких, липких от варенья. — Ларис?  

— Тетя, вы как балерина на льду!  

Она засмеялась сквозь головокружение, а потом замерла — месячные опаздывали на две недели. Климакс, говорили врачи. Климакс, который внезапно пах мандаринами и соленым арахисом, как при первой беременности.  

— Степан... — она сжала его руку, глядя на Егорку, облизывающего пальцы. — Нам нужно в аптеку. И... и купить мальчику нормальные ботинки.  

— Ботинки? — Степан растерянно моргнул.  

— И кроватку, — она положила ладонь на ещё плоский живот, вдруг осознавая, что дрожь в руках — не от слабости. Это билась новая жизнь, смешанная с запахом оладий и детским смехом.  

Через год их кухня оглашалась двойным топотом — Егорка гонял по полу машинку, а в люльке из погреба, наконец-то очищенной от паутины, сопела крошка с ямочками на щеках. Степан, помешивая суп, ловил взгляд жены — тот самый, где боль превратилась в мудрость, а предательство растворилось в рассветных оладьях.  

— Пап, а почему сестра похожа на маму? — Егор залез на табурет, осторожно трогая розовый кулачок.  

— Потому что настоящая мама — та, кто учит печь блины, — Степан обнял Ларису за талию, чувствуя, как смеётся её живот. — И сердце у неё...  

— Светится, — хором закончили они, пока первый весенний луч танцевал в каплях незамерзающего счастья.

Конец.